Образ художника
Гойя — трудный и довольно неровный дизайнер. Своеобразие и сложность его умения состоят в солидной мере в том, что, в отличие от умения Давида, оно лишено четкой политической программности и наиболее именно связано со стихией реальной жизни, служившей для Гойи источником многообразных креативных импульсов. Восприятие жизненных противоречий носило у Гойи нрав стихийного неповиновения против социальной несправедливости, преломляясь через призму глубоко собственного, необъективного треволнения художника. Существенное место в творчестве мастера занимают гротеск, аллегория, иносказание. Впрочем произведения, с трудом поддающиеся расшифровке, в настолько же мере овеяны, горячим дыханием жизни, как и его работы с энергично воплощенным социальным началом. Как ни 1 из великих мастеров Испании, Гойя осуществлял в собственном искусстве трагедию и героические чаяния испанского народа, переживавшего в это время 1 из самых кипучих периодов собственной ситуации. Вместе с тем его творчество, отличающееся правдивостью, исторической конкретностью и глубоко национальным нравом (что заметил еще В. В. Стасов), несет внутри себя и наиболее широкое, универсальное содержание, так как в нем находят косвенно-ассоциативное выражение почти все трудности и трагические противоречия свежей исторической эпохи. В какой бы области ни действовал Гойя, практически постоянно его образные решения были замечены определенным, наилучшем от минувшего, художественным видением мира.
Гойя сообщает летом 1718 года: “Честь художника довольно деликатного качеств. Он обязан из всех сил усердствовать сберечь её чистой, ибо от репутации его находится в зависимости его существование, с того этапа, как скоро она запятнана, блаженство его погибает навсегда…”.
По мере того, как скоро увеличивалась его репутация, сын шлифовальщика из Сарагосы наслаждался собственным фурором и признанием. В 1799 г. Гойя опубликовал собственные Капричос, т.е. серию из 80 гравюр в офорте со собственным антиучредительным тоном и собственной сатирической критикой модных предрассудков, невежества, суеверий и пороков, коие демонстрируют драматические изменения в жизни художника, ставшего глухим. Не взирая на это, как думают множественные исследования творчества Гойи испанскими экспертами, вполне вероятно, что этот же 1799 год кроме того был одним из триумфальных для Гойи – профессионала, коий был назначен первым художником короля – более высокая честь для испанского художника. У Гойи стартовал только вот 1 из более сверкающих периодов его карьеры. Его отношения с Дворцом стали наиболее близкими, он сообщает портреты Карлоса IV и королевы Марии Луизы, королевской семьи, Годой
и собственной супруги, и еще аристократии и выдающихся личностей собственного времени. В одном послании приятелю Гойя писал о аудиенции у короля, сообщая с привеликим удовольствием, что не сумел скрыть “всех почестей, коие спасибо Богу, он получил от короля, королевы и принцессы, показав им картины”, добавляя: “я поцеловал их руки, ни разу не претерпевал так немало счастья” Его свежая популярность выдавала ему более работы по заявкам. Для него позируют члены аристократии и королевской семьи, политические деятели, законодатели и высокие сановники церкви, а кроме того поэты, дизайнеры, артисты и тореадоры. Триумф приятен, хотя в одно и тоже время дизайнер скучал, так как ему хотелось писать лишь то, что он предпочитал. Как дизайнер Гойя формируется относительно поздно. Его редкое живописное талант проявилось в серии картонов для шпалер королевской мануфактуры Санта Барбара в Мадриде. В 1786 году Гойя был назначен королевским живописцем. “Я себе, - сообщает он приятелю в том же году, - на самом деле налаженную жизнь. Я никому не прислуживаюсь. Кто имеет до меня необходимость, обязан искать меня, и, в случае, как скоро меня находят, я еще принуждаю чуть-чуть умолять себя. Я остерегаюсь незамедлительно брать на себя какие-либо заявки, за исключением тех – случаев, как скоро нужно
угодить видному персонажу либо же как скоро я считаю необходимым сдаться на настойчивые пожелания приятеля. И вот, чем наиболее я постараюсь устроить себя недоступным, особенно меня преследуют. Это привело к тому, что я так завален заказами, что не понимаю, как всем угодить”
В конце 1790 года он посылает своему приятелю Сапатеру некоторое количество тиран и сегидилий. "С каким удовольствием ты прослушаешь их, - сообщает он другу. - Я их еще не слышал и, наверное, но и не услышу, так как более не хожу в те места, где их поют: мне втемяшилось в голову, что я обязан держаться какой-то идеи и исполнять достоинство, каким обязан владеть человек; всем этим, как у тебя есть возможность себе предположить, я не абсолютно доволен" В последствии продолжительной заболевания, выздоровев, Гойя начал рисовать вновь. Впрочем его ближайшее соприкосновение с глухотой и одиночеством, в коие он был погружен, изменило его умение навеки. Помимо дел на заявка, Гойя начал писать картины только лишь для самого себя, меря глубину бездны собственного воображения и проявляя себя в своем стиле и в изменении темы, где существуют свобода и своеобразие, коие не встречались в его предшествующих работах. Его произведения, начиная с этого времени, выделялись свежей глубиной и критическим видением. Если глухота Гойи имела позитивный эффект на его умение, то нельзя заявить то же самое о его профессиональной жизни. 1819 г. Гойя купил сельский дом в окрестностях Мадрида, знаменитый как “Вилла глухого” Там, утратив благосклонность короля и аристократии, он уединенно действовал, украшая стены собственного здания черными картинами кошмаров. Более знаменитая из этих стен - “Сатурн, пожирающий собственного сына” – украсила столовую собственного творца; как заявил биограф: “Пожалуй, стена больший смутьян для салона, чем ни разу не знаменитый мир”
В течение трехлетия Гойя уединялся в своем жилище, благоразумно избегая оказаться вовлеченным в политические темы тех дней. Однако с возвратом абсолютизма дизайнер, коий в бывшие годы присутствовал под подозрением в сотрудничестве с французами и которому нужно было два раза представляться перед инквизицией, ощущал, что присутствует в угрозы, и в последствии разрешения короля отправился во Францию. Там он устроился в Бордо.
Испанское общество этого мегаполиса было полно офранцуженных изгнанников и либералов и из числа собственных земляков в изгнании Гойя встретил немало приятелей. Он устроился в жилище с Леокадией Вейсс и ее 2 ребятами, делая запасы для приданого небольшой Розирио и пересматривая собственные лекции по умению. Год спустя он на некоторое время возвратился в Мадрид, где подстраховался разрешением короля о уходе в отставку. После этого возвратился в Бордо. В то время художник-изгнанник утратил самочувствие, впрочем, будучи уже старым человеком, продолжал творить и отличаться свежей техникой, т.е. постоянно трудиться в том числе и в последние недели перед смертью, 16 апреля 1828 г. он умер в возрасте 82 лет.
Творчество этого художника, развивавшееся на этапе 18—19 столетий, подобно творчеству Луи Давида, открывает умение свежей исторической эпохи. С свежим временем Гойю связывают прямое отражение и оценка в его искусстве настоящих событий жизни, прогрессивной ему действительности.
Обратившись в своем творчестве к изображению исторической работы этнических масс, Гойя положил начало развитию исторической реалистической живописи свежего времени.
