Нашествие Наполеона на королевский дом
Фатальные для испанской монархии дни приближались. В 1807 году разыгралось при Мадридском дворе первое воздействие нелегкой семейной драмы. Фердинанд, преемник престола, выражая сомнения интриг маме и Годоя, стал заискивать перед Наполеоном, дабы заручиться его поддержкой на случай смерти основателя. Хотя секрет данной корреспонденции был открыт, Фердинанд скомпрометирован и в том числе и обвинен в покушении на жизнь монарха. Момент этот привиделся удобным
Наполеону для захвата Испании и присоединения ее к «блоку» латинских держав. Испания была неожиданно наводнена французскими войсками (под поводом борьбы с англичанами) Старый король, окруженный трусливой и бездарной кама-рильей, принял решение бежать в Америку, хотя это вызвало этническое гнев, и 16 марта 1808 года вспыхнул в Аранхуэсе путч, немного было не уничтоживший Годоя и приведший Карла к отречению от престола в пользу Фердинанда.
Оборот этот решительно не отвечал видам старого «вершителя судеб мира» С этого этапа проекты Наполеона были направлены к тому, чтоб заманить всех адептов испанского королевского здания во Францию и там им продиктовать собственные указы, Играя на трусости, на слабохарактерности и на амбициозности собственных потерпевших. Наполеону получилось подобрать их в западне, устроенной им в Байонне, и Фердинанд принужден был возвратить корону основателю, а Карл IV— переуступить ее императору.
Наполеон упустил, впрочем, одно важнейшее обстоятельство из виду, Испания в общем была до фанатизма предана собственным королям. В данной «религии» народ поддерживало и всесильное духовенство, видевшее в любом французе ужасающего безбожника. Отношения меж нациями обострились до упадка, и довольно было одной искры, дабы вспыхнул пожар- Роль такой искры поиграл отъезд последних из остальных в Мадриде инфантов, коих Наполеон для большей верности кроме того настоятельно попросил в Байонну.
Когда грозно настроенное общественность Мадрида 1 мая 1808 года узнало, что молодой дон Франциско (младший брат Фердинанда) хнычет, не желая покинуть дворец, то гнев массы запылал неожиданно с отчаянной яростью и в различных частях мегаполиса, не взирая на наличие французского гарнизона, стартовала резня.
Пришельцы одержали верх, и мятеж был на сей раз подавлен, особо в последствии того, как во весь грядущий день перестреляно в тюрьмах грандиозное число народа, Бесчеловечное сцены пресечения Майского мятежа увековечены Гойей в 2 легендарных, хотя неуспешных картинах мадридского Прадо. Впрочем подавить путч в городе Москве не означало еще покорить край.
Объявление королем Иосифа, брата Наполеона, приветствованное одними из лучших людьми Испании (и в их числе Гойей), видевшими в этом залог грядущего мира и обновления родины, было провозглашено 23 июля 1808 г. Хотя ни поддержка кучки патриотов, ни насильно вырванное у правительства признание Иосифа королем, ни благие стремления и успешные меры свежего короля не имели возможность загладить эмоции, произведенного на самолюбивый и гордый народ проникновением в его интересы чужеземцев, Вся держава поднялась, как 1 человек, и стартовали те ужасные годы кровавого сопротивления, коие сломили могущество французов, но и ослабили вконец Испанию, отдали ее безоружной в руки реакции и самого уродливого мракобесия.
Главнейшим эпизодом мрачной эпопеи была легендарная оборона Сарагосы, осаждаемой армией маршала Ланна, Не будучи прочностью, мегаполис этот все же обнаружил средства защищаться в продолжение длительных дней против многотысячной, очень хорошо руководимой армии. Любой дом предместий преобразился в форт, а грандиозные монастыри с их толстыми стенами играли роль реальных цитаделей.
Защищали Сарагосу не одни мужчины, но и представительницы слабого пола, ребята, маме приходили на бастионы с грудными ребятами, а 1 героическая молодая женщина, увековеченная офортом Гойи, поменяла при пушке канониров, перебитых вражеской картечью.
Видел ли собственными глазами Гойя все ужасы данной бойни либо лишь узнавал о них от иных (свое путешествие в Сарагосу и на родину — для прибора домашних дел, и еще для написания портрета генерала Палафокса — Гойя осуществил в начале октября 1808 года, меж 1 и 2 осадой города), как бы там ни было, он был подавлен этим всем кошмаром. Не взирая на преклонный возраст (ему уже было за шестьдесят лет), его обуял священный гнев, информативно вылившийся в свежей серии офортов, объединенных после чего под совокупным названием «Los desastres de la Guerra» Эта свежая серия настолько же потрясает собственным суровым, внезапным реализмом, какое колличество бывшие собственной фантастикой.
«Desastres» заключают собой грандиозное творение Гойи. Положим, им исполнено и в последствии того еще не слишком мало произведений: портреты, не очень большие иллюстрации (частью повторяющие сцены «Desastres» и «Caprichos»), картины для церквей (как и бывшие, не имеющие любого религиозного смысла), серия офортов «Тауро-махия», в коей он оставил памятник собственной страсти к поединку быков; в конце концов, им изготовлено и некоторое количество сверкающих опытов в лишь что тогда уже изобретенной литографии. Впрочем это все уже не прибавляет чего-нибудь важного к его характеристике — это только повторения, порой еще полные пламени и страсти, больше вялые и безуспешные, часто в том числе и неряшливые и бесформенные, того, что им изготовлено ранее, В последнем отношении он, однако, остается только правильным себе. До конца жизни Гойя был тем же неровным, зависящим от настроения минуты человеком, каким он был и в годы собственной юности и зрелости.
Неудачные страницы разбросаны в течении всего его творения, и раз мы встречаем немало хилых произведений во время последних двадцати лет, то в тот момент поразительно, что в канун смерти, тогда уже уже, как скоро рука его стала дрожать и ноги не желали носить, он сделал вещи, полные бодрой красоты, каковы некоторые его портреты и удивительно сочные и колоритные литографии, приуроченные к старым энтузиастом возлюбленным «боям».
Внешние прецеденты жизни Гоии за эти последние 15 лет возможно констатировать в нескольких словах. По возвращении Фердинанда он попал на время в опалу; сохранилось в том числе и сообщение, что король обнаружил его «достойньм петли» Одно время он принужден был укрываться как от клевретов правительства, так и от жесткой черни, видевшей в нем изменника. Хотя после этого хитрый и тщеславный Фердинанд, знавший значение Гойи как национальной гордости, «простил» ему и вновь приблизил ко двору.
Однако старый человек не ощущал себя как следует в данной атмосфере. Он, коий видел двор Карла III, коий в 1780-х и в 1790-х годах вертелся в группе благородных политических функционеров, мечтавших о обновлении родины, не находит себе места в фирмы доносчиков и воров, разорявших страну, боровшихся с просвещением и издевавшихся над элементарными притязаниями казенной честности. Так как вся ситуация царствования Фердинанда носит некой «шулерский» характер.
Когда дело дошло до полного разгула «белого террора», Гойе сделалось невыносимо оставаться в Мадриде, и, со ссылками на свое расшатанное самочувствие, он уехал в другое государство, словно отправляясь на излечение в Пломбиер. Одно время он провел в Париже, хотя после этого поселился в Бордо. Знать и предчувствовать все это было в год смерти испанского мастера еще невыполнимо. Но но несмотря на все вышесказанное мы в настоящее время можем со всей полной уверенностью признать, что умение XIX века во почти всех наилучших собственных проявлениях, отдавая себе в том доклад либо не отдавая, развивалось «под символом» великого Гойи.
